Хозяйка большого дома - Страница 132

132

— Почему?

Райдо усмехнулся. Ему идет улыбка, делает его мягче, хотя он и без того мягкий и только с виду грозный такой.

— Ну… хотел бы сказать, что ты не похожа на убийцу, но подозреваю, что это будет слабым аргументом. Если же серьезно, то, полагаю, их отравили. А тебе просто неоткуда было взять яд. Допустим, он был где-то в доме… скажем, спрятан… и у тебя получилось его изъять, то возникал вопрос, куда его добавить. На кухню тебя не допускали, верно?

Ийлэ кивнула.

— И к еде, полагаю, тоже…

Он дождался второго кивка.

— Нет, яд использовал кто-то, кто точно знал, куда и когда его добавлять. А когда — это не менее важно, чем куда… он положил всех троих. Уцелей хоть кто-то… — Райдо вновь ущипнул себя за ухо. — Нет, тогда история сложилась бы иначе.

Он вздохнул и добавил:

— Все очень точно рассчитали. Настолько точно, что это меня пугает. С кем они должны были встретиться?

— Не знаю.

— Ийлэ!

— Я и вправду не знаю, — она поджала ноги и вцепилась в треклятую подушку. — Или думаешь, что меня ставили в известность? Да я… они вспоминали обо мне только когда…

— Ийлэ, — произнес он мягче. — Пожалуйста, подумай… просто подумай… вспомни тот день. Сможешь?

А разве у нее есть выбор?

Есть. Райдо примет его. И тем сложнее его сделать.

— Я буду здесь, — он протянул руку. — Это просто память…

Наверное.

— Я закрою глаза, да?

— Как хочешь.

— Закрою. Так вспоминается легче… я раньше всегда, если хотела вспомнить что-то действительно важное, глаза закрывала… и теперь вот… я не боюсь, ты не думай.

— Не думаю.

— Просто… неприятно.

— Знаю.

— Но нужно, да?

— Да.

— Тогда… дождь шел. Здесь ранней весной дожди идут постоянно… и осенью тоже… вообще осень с весной очень похожи, но весной солнце более яркое, что ли… в тот день не было. И дожди шли давно, поэтому меня в дом забрали. Он сказал, что скоро все закончится…

— Тебе?

— И мне тоже. Я обрадовалась. Я так устала, тогда, Райдо… и еще ребенок. Я поняла, что ребенок будет, но не хотела, чтобы он родился. И подумала, что будет замечательно, если нас, наконец, убьют. Я так долго ждала, когда же он решится… или нет, неправильно сказала. Ему не нужно было решаться. Он ведь не испытывал сомнений, когда собирался кого-то убить. Не решиться, а…

— Определиться?

— Именно. Определиться. Он был очень радостный… сказал, что наконец-то все…

— Что «все»?

— Не знаю… я не подслушивала… я просто сидела…

— В сейфовой комнате?

— Да.

— Это… нормально? — он спрашивал так, точно извинялся, что подобное может считаться нормой. Однако сам вопрос…

— Нет, — вынуждена была ответить Ийлэ. — Обычно меня держали или в подвале, или на улице… или в других комнатах, если ему хотелось… он сам за мной пришел. И цепь снял. В подвале крюки есть, на них удобно закидывать было.

Теплые пальцы скользнули по щеке, успокаивая.

И тянет открыть глаза, стряхивая этот полусон, полуявь, затереть его, а то и вовсе избавиться раз и навсегда, но не время.

Ийлэ не убивала.

Почему-то сейчас становится важно доказать, что она и вправду не убивала.

Дождь шел. В подвале всегда сыро было и холодно, но в тот день — особенно. Ийлэ лежала. Тогда она почти все время лежала, свернувшись калачиком, сунув руки в подмышки, глядя на стену. И самой-то стены этой не видно, потому что свечей ей не оставляли, но Ийлэ чувствовала близость камня. Иногда она протягивала руку, и пальцы ложились на осклизлые блоки, нащупывали между ними протяжки строительного раствора.

Трещинки.

Или вот железные штыри креплений, которые уходили в камень, словно корни в землю.

Было время, когда она пыталась вырваться.

Давно.

Но теперь она смирилась. Привыкла. И так легче, если просто лежать, смотреть в темноту. Думать о том, что однажды она, Ийлэ, умрет.

Вернется к земле.

К корням.

И к мертвому древу рода.

Разве возможна мечта чудесней? Она и представляла себя мертвой, и старалась не дышать, смиряла стук сердца, которое, упрямое, не смирялось, но грохотало громче и громче, и в этом грохоте терялся скрип двери.

Его шаги.

Свет выдавал. Он не любил темноту, а потому брал с собой лампу.

— Эй ты, жива? — спрашивал он и сам себе отвечал. — Жива. Живучая тварь…

Он был привычно пьян.

Запах виски мешался с иными ароматами, кисло-сладкими, едкими, от которых Ийлэ начинало тошнить, а быть может, и не от запахов вовсе, но от самой его близости.

От боли, которой не избежать.

— Ничего… скоро все… — он пошатывался и лампа в руке раскачивалась, желтые пятна света скользили по стенам, по полу, ослепляя.

За ними сама его фигура гляделась черным силуэтом, точно вырезанным из бархатной бумаги.

У мамы чудесно получалось вырезать силуэты из плотной бархатной бумаги.

— Вставай, — велел он и лампу поставил на пол. — Ну же, пошевеливайся.

Ийлэ поднялась.

Ударит?

Нет, не подошел даже, цепь снял, дернул так, что она едва устояла на ногах. И руки метнулись к ошейнику, к замку на нем, но пес сказал:

— Веди себя хорошо.

Будет.

Он поднимался, не глядя больше на нее. И Ийлэ шла следом. Со ступеньки на ступеньку. Камень под ногами, камень под рукой.

Дверь.

Коридор. Свет ослепительно яркий после темноты подвала. Ийлэ замешкалась, и пес рванул цепь. Он не был зол или недоволен, он просто воспользовался моментом. Ему нравилось ловить такие моменты. И наблюдать за тем, как Ийлэ встает.

132