— Платья, — подтвердил Райдо. — Всякие. Ну и чего там к платьям надо… чулки, подвязки, подъюбники… нижние рубашки, только чтобы хорошего качества… белье… она скажет.
И вытащил Ийлэ из-за спины.
— Она?
— Она.
Найо Грэм увидел ее сразу, он был внимательным человеком, забавным, но все одно внимательным.
И расстроенным.
Недовольным.
— Вы хотите, чтобы я… — он выставил кривоватый мизинчик, — сшил платья для нее?
— Хочу. Те, которые готовые, мы тоже возьмем, но их по фигуре подогнать надо. Сделаете?
— Простите, но… — мизинчик дрожал, а сам найо Грэм очень старательно не смотрел на Ийлэ. И отражения его многочисленные тоже пытались отвернуться.
В отражениях найо Грэм выглядел странным образом выше и стройней.
— Но я не могу исполнить ваш заказ, — наконец, произнес он печально.
— Почему?
— Потому что об этом узнают.
— И что?
Райдо не понимал. Твердолобый упрямый пес, который вряд ли изменится. И Ийлэ не знает, хочет ли, чтобы он менялся…
…а ведь изменится, весной, когда она исполнит свою часть сделки.
…сейчас он зависит от Ийлэ, как и она от него. Но выздоровев…
Найо Грэм громко вздохнул и ручку прижал ко лбу. Лоб он подбривал, чтобы тот казался выше. А редкие волосы подкрашивал и заплетал в косицу, тощенькую, что хвост мышиный. И сейчас с этого хвоста свисала золотая ленточка.
— Это меня разорит.
Райдо смотрел на человека сверху вниз, выжидающе.
И недоумевая?
— Я… — найо Грэм терзал платочек, или уже не него, но манжеты свои. — Мои клиентки… супруга мэра… и найо Арманди… и многие иные дамы… достойные… уважаемые… почтенные даже… они будут оскорблены, узнав, что я продал платье… метресс.
Ноздри Райдо дрогнули.
— Быть может, у вас там… за Перевалом, и принято, чтобы метресс одевались там же, где и… приличные дамы, но не здесь!
И на щеках проступили серебряные капли.
— В этом городе подобное невозможно!
— То есть, — Райдо теперь говорил очень тихо, глухо, но от голоса его найо Грэм задрожал. — Ийлэ теперь недостаточно хороша…
— Умоляю меня простить, но…
— Идем, — он стиснул руку Ийлэ, а дверь несчастную, которая точно не была виновата ни в чем, пнул, вымещая на ней, безмолвной, ярость. Уж лучше на ней, чем на Ийлэ. — Вот же… твою ж… с-скотина… достойные дамы…
Он пнул, уже не дверь, но фонарный столб.
— Лицемеры хреновы!
И только тогда Ийлэ выпустил.
— Извини, — сказал, прижимаясь к столбу лбом. — Я… испугал тебя?
— Нет.
— Испугал. Я не хотел. Я просто… я когда вижу таких вот… небось, раньше ковром расстилался, верно? Перед моей матушкой едва ли не на брюхе ползают… леди то, леди сё… ручки целуют… кофеи, чаи… шоколады… а тут…
Райдо потер щеку.
— Мерзко это все.
— В городе есть и другие лавки, — почему-то Ийлэ не испытывала ни гнева, ни обиды, только искреннее, пожалуй, удивление от того, что пес думал, будто могло быть иначе.
— Есть… хорошо, что есть… надо найти кого, чтобы с тебя мерки сняли и выпишем платье… дюжину…
— Тогда уж две.
— И две выпишем. И все десять.
— Зачем мне десять дюжин платьев?
Раньше у нее было… пожалуй, столько и было, или даже больше. Целая комната-гардеробная… и еще одна — для туфелек… и полки с деревянными головами для шляпок.
Огромный шкаф, где хранили перчатки и чулки.
Нижние юбки.
Подушечки турнюров. Шкатулки и шкатулочки, но не с драгоценностями — с булавками, иголками и нитками, с лентами и тесьмой, с перьями крашеными, бусинами и прочими мелочами, которые казались тогда жизненной необходимостью.
Кому все это досталось?
Кому-то…
— Не знаю. Мерить будешь. И вообще, я же знаю, что женщине надо много платьев…
А живое железо так и держалось, не уходила. Серебряные капли расползались по щеке, и Райдо трогал их.
— Ты злишься? — Ийлэ протянула руку, и потом только подумала, что, наверное, не следует к нему сейчас прикасаться.
— Немного. Не на тебя. На этого… на этих…
Подумала и все равно прикоснулась.
И живое железо ушло под кожу.
— Я… наверное, не надо было, да? — Ийлэ отвела взгляд.
— Надо было.
А он руку перехватил, но отпустил почти сразу:
— Прости, я понимаю, что тебя лучше не трогать… что тебе неприятно.
— Я такого не говорила! Про то, что неприятно…
Приятно.
И страшно, потому что так не должно быть. Он ведь пес… а Ийлэ — альва. И связывает их исключительно сделка.
Взаимовыгодная.
— Значит, не неприятно? — он подался вперед, накренился, наклонился почти и оказался слишком близко, чтобы чувствовать себя в безопасности.
Но парадоксально, именно так Ийлэ себя и ощущала.
С ним.
— Нет.
— Хорошо тогда, — Райдо вдруг сгреб ее в охапку, прижал к куртке и подбородком в макушку уперся, потерся, ласкаясь. — А то мне тяжело не трогать… ты не подумай чего, просто… потребность такая, говорят, что у всех наших, но у меня особенно. Я тебе рассказывал, что с медведем спал?
— Рассказывал.
Неприлично стоять вот так, в обнимку.
На улице.
Перед витриной магазина, из которой за ними наблюдает безликий манекен в платье винного колера, а где-то там, в тени, прячется найо Грэм, который слишком хорош, чтобы одевать таких, как Ийлэ…
И плевать.
На него.
На улицу.
На сам этот город, который Ийлэ уже презирает и ненавидит, хотя она ничего не сделала.
— А потом я в школу уехал…
— И это рассказывал.